Как много в людях не пойму я,
В их ценностях не разберусь.
Мне в душу не зайти чужую,
Итог - неведения грусть.

В той неразгаданной душе
Я вижу странного немало.
Мне гривна видится в гроше,
Сама ж она грошом предстала.

Что я ценю, другим - как мусор:
Иль бесполезно, иль вредно.
Но как коралловые бусы -
То, что я выбросил давно.

Мы разные, друг в друге видим
Логичности лишёный бред.
Вот жалость - что? Сей факт обыден,
Все знают, могут дать ответ.

Но личность, что во всём «здорова»,
Не терпит жалости к себе.
«Мешает жалость!» - слышу снова, -
«Мешает жизни и борьбе!

Она для нас - суть униженье,
Нельзя жалеть ни нас, ни нам!»
О, Сатин! Устоялось мненье!
Не размягчить его годам...

А я считаю, что вы оба
С Лукою правы! Знаю я:
В известном споре том - ничья,
И чёрный важен хлеб, и сдоба!

Не нужно нападать на жалость.
Она - сочувствия сестра.
Способна дать душе добра,
Когда и нитки не осталось!

«Жалеть», «любить» - в словах обоих
В древнеславянском языке
Единый корень был! Хоть с кем
Хочу я этих чувств, не скрою!

Кто жалостлив, то сердцем видит:
«Кому-то тяжко! Помогу!»
Не оттолкнёт он на бегу,
И униженьем не обидит.

Когда кому-то тяжко, плохо -
Не значит, что и сам он плох.
Того, кто рад сейчас и крохам,
Нельзя лишать последних крох!

Ждать жалости, но быть не жалким -
С позиций «нормы» так нельзя.
И эта «норма» может палкой
Добить избитого ферзя!

Ведь жалость может иногда
Мнимоущербностью страдальца,
Не замечая, пропитаться.
И это - жалости беда!

Беда, что людям не даёт
Понять её предназначенье.
А ведь не может быть сомненья:
Есть жалость, что в себе несёт

И уваженье к человеку!
Лука об этом, жаль, не знал.
Такою жалость быть должна,
Разрушив предрассудок века!